"Процесс 14-ти". Воспоминания Веры Фигнер
Оригинал здесь -- http://www.hronos.km.ru/dokum/1800dok/1884memo14.html
В.Н.Фигнер:
graphic
0x08
"Была суббота, 22 сентября 1884 г., когда в 10 часов вечера жандарм неожиданно принес мне пальто и
шляпу: из Петропавловской крепости меня перевезли в Дом предварительного заключения. Зачем
понадобилось окружать это таинственностью и тревожить человека в поздний час, когда он уже собирался
лечь спать, -- не знаю. Но вся тюремная система, насколько я испытала ее на себе до суда и после него,
организована так, что сознательно или бессознательно ведет к расcтройству нервов, которые она держит в
напряжении то посредством тишины, то разными неожиданностями.
Разумеется, в эту ночь я не сомкнула глаз. Меня поместили в камеру, как раз против места, где
сидела дежурная надзирательница. По непонятной предосторожности большая форточка в двери была
откинута и оставалась открытой в коридор в течение всей ночи. Две дежурные, сошедшиеся поболтать,
занимались этим все время напролет, усевшись против двери, и не давали забыться ни на минуту. На
другой день я едва стояла на ногах, когда меня повели на свидание с матерью и сестрой Ольгой. На этот
раз не было двух сеток, на расстоянии полутора аршин одна от другой, и после двадцати месяцев
заключения я в первый раз могла поцеловать руку матери. Мы могли сидеть и говорить сколько угодно,
но, привыкнув к молчанию и двадцатиминутным. свиданиям в две недели раз, я скоро так устала, что сама
просила мать уйти: завтра должен был начаться надо мной военной суд.
Утром в понедельник, часу в 10-м, по запутанным переходам, лестницам и коридорам меня
привели в комнату, где уже были выстроены мои 13 товарищей по суду. Между каждыми двумя стоял
жандарм с саблей наголо. Нельзя было ни обнять, ми пожать друг другу руку. Оно и к лучшему: одно уж
изменение наружности могло заставить разрыдаться. Как было глядеть спокойно на бледные, желтые
лица, прежде такие бодрые и жизнерадостные, на истомленные фигуры, из которых иные носили явный
отпечаток надломленности. Глядеть -- и с горестью сознавать, что в этом процессе все мы объединены не
одной только революционной деятельностью, но приведены на скамью подсудимых вероломным
предательством изменившего друга. И во все время суда, во всех перипетиях его, и гласно, И негласно
чувствовалась рука Дегаева, на все наложившая свой позорный, отпечаток и камнем давившая! нам душу.
Приходили свидетели -- не со стороны обвиняемых, призывались эксперты -- по вызову
обвинительной власти, и читались Возражений почти не было. Одна только Чемоданова, раньше бывшая в
административной ссылке, с развязной болтливостью старалась убедить судей в своей невиновности. Она
так обстоятельно и складно вела свое повествование, что даже я, самолично вызвавшая ее, готова была
усомниться: да полно, уж и впрямь не приехала ли она в Харьков исключительно по своим личным делам
и совершенно случайно попала в тайную типографию партия "Народная Воля"?
Остальные товарищи были сдержанны и молчали, думая свою тяжкую думу. Только Волкенштейн
была беззаботна и подвергалась неприятным окрикам председателя суда. "Подсудимая Волкенштейн! вам
говорят -- перестаньте шептаться". "Отодвиньтесь на конец скамейки!" и т. д.
Что касается меня, то я изнемогала. После тишины и одиночества Петропавловской крепости
невыносимо было напряжение нервов от перемены обстановки. Ошеломленная видом товарищей,
возбужденная соседством и голосами людей, как и светом больших люстр по вечерам, -- я не могла
вынести до конца ни одного заседания и уходила в камеру, чтобы дать передышку измученным нервам.
В перерыве приходила мать с сестрой, и нервам давалась новая работа, пока с грустью не
приходилось сказать: "Уйдите! нет больше сил..."
Как на предварительном следствии я письменно изложила все, касавшееся моего личного участия
в революционном движении, не желая ни на йоту умалить мою ответственность перед существующим
законом, так и на суде мое поведение определилось тем же мотивом. Поэтому я совершенно не нуждалась
в защите. Однако, я пригласила присяжного поверенного Леонтьева 2-го, объяснив ему, что единственная
цель моего обращения -- возможность говорить наедине: я должна была сделать последние распоряжения,
но это было невозможно на отданиях с матерью, так как при нас неизменно сидела надзирательница.
Во время предварительного заключения, зная, что я люблю цветы, сестра не раз обращалась с
Стр.1